Марк Твен - Приключения Гекльберри Финна [Издание 1942 г.]
— Как ты странно рассуждаешь, Гек Финн! Если ты дух, ты обязан служить всякому, кто потрет лампу. Твоего желания не спрашивают.
— Да ведь дух здоровенный детина, вышиною с дерево и толщиною с церковную башню. Пусть попробовал бы кто-нибудь надо мною командовать! Уж второй раз он меня не позвал бы, дудки.
— С тобой и говорить не стоит, Гек Финн. Ничего ты не понимаешь, пустая голова.
Целых три дня я думал об этом и наконец решился попробовать. Я достал старую жестяную лампу и железное кольцо, пошел в лес и тер их там до того, что вспотел, как индеец, — так мне хотелось иметь дворец. Но все было напрасно: никакой дух не являлся. Тогда я понял, что все это вздор, новая выдумка Тома. Пусть себе верит в слонов и арабов, но я не так глуп, — знаю, что девочки-школьницы не очень-то похожи на слонов и верблюдов.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Медленно, но верно. — Суеверие.
Так прошло три или четыре месяца. Наступила зима. Я прилежно ходил в школу, научился читать по складам и писать, выучил таблицу умножения до шестью семь — тридцать пять; дальше я не пошел и думаю, что если бы и сто лет учился, то ничего больше не мог бы выучить: у меня нет никаких способностей к математике.
Сперва я ненавидел школу, но мало-помалу привык. Когда мне уж очень надоедало ученье, я уходил куда-нибудь на целый день и слонялся по улицам, а взбучка, которую на другой день задавал мне учитель, освежала и вразумляла меня, — и чем дольше я ходил в школу, тем легче мне было. Точно так же я понемногу привыкал к порядкам в доме вдовы и уже не находил их такими несносными; только жизнь в четырех стенах и спанье в постели все еще очень не нравились мне; до тех пор пока не наступила стужа, я по ночам убегал в лес и отлично высыпался там на свежем воздухе. Мою старую и свободную жизнь я любил гораздо больше, чем новую, но и новая была для меня неплоха. Вдова говорила, что я «медленно, но верно» иду вперед и что ей уже не приходится краснеть за меня.
Однажды утром во время завтрака я опрокинул солонку и хотел было перебросить через левое плечо щепотку рассыпанной соли, чтобы отвратить несчастье, которое приносит человеку рассыпанная соль, но мисс Ватсон набросилась на меня.
— Прочь руки, Гекльберри! — завизжала она. — Ты всегда делаешь глупости!
Вдова замолвила за меня доброе словечко, но это не могло отвратить беду. Поэтому я встал из-за стола очень грустный и вышел из дому, предчувствуя недоброе.
Я обошел сад и перелез через высокую дощатую изгородь. Ночью выпал свежий снег, и на нем ясно отпечатались чьи-то следы. Они вели прямо из каменоломни, шли вокруг всей садовой изгороди и пропали в саду. Это меня страшно удивило. Кому понадобилось топтаться здесь? Я стал присматриваться к следам. Сперва я не нашел в них ничего особенного, но потом, к великому моему ужасу, я увидел нечто знакомое: на пятке левого следа был отпечаток креста, сделанного из толстых гвоздей, чтобы отгонять нечистую силу.
Я вскочил как ужаленный и пустился бежать с горы. По временам я с ужасом оглядывался, но никого не видал.
У Джима, негра мисс Ватсон, был волосяной шар величиной с кулак, будто бы найденный им в четвертом желудке быка. С помощью этого шара Джим мог предсказывать будущее, так как в этом шаре жил всезнающий дух. Я пошел вечером к Джиму и сказал ему, что мой отец вернулся в город, так как я видел на снегу его следы, и мне хотелось бы знать, что привело его сюда и долго ли он у нас останется.
Джим взял свой волосяной шар, пошептал что-то над ним, поднял его и бросил на землю. Шар упал прямо и откатился только на один вершок. Джим бросал его еще несколько раз, но тот падал попрежнему. Тогда Джим стал на колени, прижался ухом к шару и стал слушать, но дух ничего не хотел говорить. Джим сказал, что он не хочет говорить без денег. Я предложил ему старую фальшивую монету, на которой всюду сквозь серебро просвечивала медь. Монета была до того истерта, что ее все равно никто не принял бы за настоящую. О моем долларе я, разумеется, умолчал, потому что для волосяного шара совершенно достаточно было и скверной монеты. Джим взял монету, понюхал ее, потер, прикусил зубами и наконец обещал так устроить, чтобы волосяной шар не заметил, что она фальшивая, и добавил при этом, что он возьмет сырую картофелину, воткнет туда монету и оставит ее там на целую ночь, а на следующее утро меди не видно будет, так что даже человек не заметит обмана, не только волосяной шар. Какой я дурак, что забыл про картофелину! Ведь я тоже знал это средство.
Джим положил монету под шар и опять стал прислушиваться.
— Теперь все в порядке! — сказал он. — Шар скажет теперь всю правду.
— Валяй! — отвечал я.
И шар стал говорить Джиму, а Джим мне. И сказали они мне следующее:
— Твой старый отец еще сам не знает, что он хочет делать. То он хочет уйти, то хочет остаться. Но ты будь спокоен, Гек, предоставь старику делать, что хочет. Вокруг него летают два ангела, один белый, другой черный. Белый тащит его вправо, черный влево. Бедный Джим не может сказать, кто пересилит: черный или белый. В будущем тебя ожидает хорошее, но будет и плохое, только хорошего больше. Сперва придут болезни и несчастья, но потом здоровье и счастье. Около тебя будут две девушки, — одна белокурая, другая черная. Одна богатая, другая бедная. Ты женишься сперва на бедной, потом на богатой. Ты не должен подходить к воде, но вода для тебя не страшна, потому что тебе на роду написано быть повешенным.
Когда я вечером того же дня вошел с зажженной свечой в комнату, я увидел моего отца.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Отец Гека. — Любящий родитель. — Перемена к лучшему.
Я всегда боялся его, очень уж он меня больно колотил, но тут я сейчас же понял, что бояться мне нечего. Сперва, впрочем, у меня даже дух захватило, но потом я овладел собой и смело выступил вперед.
Отцу моему было лет пятьдесят, но он казался уже стариком. Его длинные спутанные, засаленные волосы падали ему на лицо, так что глаза его сверкали сквозь них, как сквозь густую заросль, и его лицо было какого-то мертвенного, зеленого цвета, даже смотреть страшно — точно рыбье брюхо. Вместо костюма на нем висели какие-то лохмотья. Левую ногу он заложил на правое колено, а из широко открывшегося сапога торчали два пальца. На полу валялась его старая, измятая шляпа с продырявленным верхом.
Я молчал и пристально смотрел на него. Он тоже не спускал с меня глаз, покачиваясь на стуле. Наконец я поставил свечу на стол и заметил, что окно было открыто; значит, старик влез через окно по навесу. Он долго и внимательно оглядывал меня со всех сторон и вдруг заговорил:
— Чорт возьми, какой щеголь, скажите пожалуйста! Ты что же это воображаешь себе? Думаешь, что ты важная птица?
— А хоть бы и так! — ответил я.
— Ты у меня смотри носа перед отцом не задирай! Ты, кажется, успел набить себе голову всякой дурью, покуда меня не было в городе. Погоди, я выбью из тебя твою спесь! Я слышал, ты учишься в школе, научился читать и писать. Думаешь, что стал умней отца. Ах ты, каналья! Я тебе покажу! И кто тебе позволил ходить в школу, кто?
— Вдова! Она велела.
— Вдова? А кто позволил вдове соваться со своим носом туда, где ее не спрашивают?
— Никто.
— Хорошо, я ей покажу! А ты, негодяй, сейчас же забудь свою школу, слышишь? Я всем покажу, что значит набивать всякой дурью голову моего сына. Попробуй только сунуться в школу! Твоя мать до самой смерти не умела ни читать, ни писать, и твой отец не умеет, и никто в нашем роду не умел, и вдруг является этакая каналья и воображает о себе чорт знает что. Но этого я не потерплю, слышишь?.. Покажи, как ты умеешь читать!
Отец.
Я взял книгу и стал читать про генерала Вашингтона и про войну. С минуту он слушал меня, потом вырвал книжку, швырнул ее в угол и заворчал:
— Вижу, вижу! Ты сделался и вправду грамотей. Но погоди, я выбью спесь из твоей головы; я не потерплю этого, слышишь? Я не стану шутить, и если поймаю тебя в школе, чистюля, то так отколочу, что жарко станет!
Он схватил со стола маленькую сине-желтую картинку, изображавшую мальчика, пасущего двух коров, и спросил:
— Это еще что такое?
— Это я получил в награду за то, что хорошо знал уроки.
Он разорвал ее в клочки и заревел:
— Погоди, от меня ты получишь награду почище! Я намалюю картину у тебя на спине.
Он снова уселся на место и стал что-то ворчать про себя. Потом опять заговорил громко:
— Видано ли что-нибудь подобное! Скажите пожалуйста, какой франт! Кровать, простыни, ковер на полу! А родной отец спит в хлеву вместе со свиньями или где придется. И это называется сын! Подожди, голубчик, узнаешь ты, где раки зимуют!.. Говорят, у тебя и деньги завелись. Правда это?
— Врут, и больше ничего!
